Коммунальная квартира. Все комнаты вокруг наши, по середке её и в конце коридора общая кухня с окном во двор и заходной кладовкой. Каждую пятницу в 20.00 с цветами, бутылкой и чем-то еще в виде желаний, солидный седоватый полковник  появлялся как на службе. Ей 55, она учитель истории, у неё неистребимое женское желание не просто быть, а быть кому-нибудь нужной, и он — точный, четкий и правильный  кроме одного, семья, дети, все устроено, рушить не стоит, а все равно стоит.
Долгая пауза, то ли командировка, то ли новая пассия-вахта, и на его месте появляется маленькое, разговорчивое чудо в вытянутых на коленках штанах-трико непонятного цвета и на пять размеров больше, белесой майке и непременным менторским тоном, при росте 150 в толстых носках на худых и кривых ногах. Когда  через месяц непрерывного общения на общей кухне было сделано два неожиданных открытия, мне стало не хватать полковника. Маленький и говорливый сожитель служительности истории заявил, что он столяр, продемонстрировав, что-то уродское под названием «подставка под ноги», а еще объявил о заявлении в ЗАГС, из которого следовало, что каждый день, помимо моего желания, меня будут учить жизни и столярному искусству. Было бы странно, если бы жизнь не внесла свои коррективы. Буквально на следующий день случилась пятница, и словно из прежней жизни, совершенно не виртуально, возник полковник… ровно в 20.00, с неизменным букетом цветов, бутылкой и остальным набором. Дверь отрыл жених-столяр. Я пришел на двадцать семь минут позже, а в самом центре квартиры уже шел заключительный акт драмы Отелло-столяра и не молившейся Дездемоны — учителки истории. Он — активный трезвенник, отодвинув табу, принял залпом, засучил рукава, раскидал для пущей образности вещи по комнатке, стал душить свою невесту. Когда я услышал уже серьезные хрипы, их личные отношения стали моими. Он тут всего месяц,  а мы прожили больше года рядом и жизнь историка-соседки мне дороже, чем бешеные чувства столяра. Войдя, я увидел картину достойную Шекспира. Он в активной позе сжимал руки на ее горле, она, скосив глаза,  шипела, — «Толя, помоги!!!» и слова слетали с глаз, а не с уст. Вокруг царил полный бедлам, а он выкрикивал в хорошем ритме слова типа «Проститутка!» и схожие, нелитературные синонимы этому слову. Мне стало смешно, но это никому не передалось.
— Отстань! – спокойно, говорю я очень увлеченному слесарю
— Погоди! Дай закончу! – не очень спокойно отвечает он мне.
— Да брось ты это дело! – опять же спокойно прошу я.
— Проститутка! – кричит он, вспомнив свое заявление в ЗАГС и полковника на пороге.
— Будь мужчиной! Собери вещички и…, домой!
— Не мешай! – еще сильнее сжав свои столярные тиски, глаголет он.
Исторические глаза совсем уже истерически закричали: «Хватит! Помоги!»
Не было желания ссориться и применять силу, учитывая наши разные весовые и не весовые категории.
— Давай уже! С вещами на выход! И после этой фразы, я вижу, как его злость повернулась на 180 градусов, и центром зла стал я — мирный сосед из другой комнаты, который помешал свершиться правосудию. И вот мы уже стоим на лестничной площадке второго этажа: он – с пожитками и затравленным взглядом обиженного волчонка и я —  с нелепой ухмылкой человека, увидевшего странные страсти на закате мужской жизни и дня. Историчка – она же проститутка, сохранена для будущих поколений, столяр на пути домой, а злость, его злость, нереализованная большая злость висит между нами и не падает. Я вижу замах руки, вижу отражение своих смешливых глаз в его глазах, он понимает, что все прилетит обратно и, опустив свою ручёнку, он говорит только одно слово. Я был готов ко всему: к тыканью кулаками, к мату,  к обидным и незаслуженным словам, но тут произошло чудо. Он сказал всего лишь одно слово, но с таким шипящим произношением и с такой злостью, что мое благодушие и ровное отношение рухнуло. И я вдруг неожиданно увидел, нас со стороны, как я уже держу его на руках и бросаю параллельно лестничному пролету, нисколько не тревожась за его дальнейшую судьбу, а слово-то, слово было простым и обыденным  —
«А р к и т е к т о р!!!».

С Сайта 55х75.ру